Проснувшись утром, понял, что мёртв. Потому что не мог разлепить веки. Не мог пошевелиться. Казалось, его пальцы превратились во что-то многотонное. И всё же кажется, что душа пока что не отделилась от тела. Он в сознании, слышит, как остервенело щебечут воробьи среди своевольно топорщащихся во все стороны ветвей, как бьются листья за окном. Глядя на червей в пасмурном небе, которые так бесили его, не сумел даже поморщиться. Бесполезно. Осознал, что попытка повернуть голову – пустая трата времени.

На этот раз он и в самом деле мёртв. Есть повод даже добавить слово "действительно". В то же время ясно, что прежний опыт мало что даёт. О смерти размышлять нетрудно, но вот привыкнуть к ней невозможно. Неясно, о чём, о ком он сожалеет, но мучает ощущение, что в горле что-то застряло. Нет там ничего, на самом деле ничего он не чувствует. Он уже попрощался с любыми содроганиями тела как таковыми. Хотя сознание по привычке и пытается проявить власть над косным телом, нет сомнений, что и оно вскоре перестанет сопротивляться неизбежному, как норовистый жеребчик, которого не мытьём, так катаньем приучат-таки к седлу. Да разве и не должен человек понять, что после смерти ему дела нет до оставшегося позади мира, что он уже ничем не связан с чем бы то ни было? Конечно, это непросто, а ещё ни с кем новыми ощущениями поделиться невозможно (а ведь и раньше не особенно делился), всё кончено. Похоже, начал смиряться с этим и понемногу успокоился. Позже различил шепот.

– Он умер, что ли? – голос отца.

– Да, в этом нет сомнений, – мать.

Конечно, кто ещё способен понять ребенка, как ни мать, ей хватит и взгляда на родное тело, чтобы понять: жив сын или нет. Глянь-ка, отец не может поверить самому себе. По-прежнему в сомнениях.

– Надо удостовериться, ведь обидится, если ошиблись, вдруг всё-таки жив? – произнёс и приблизился к нему.

Мысль: отец обязательно попытается нащупать пульс, проверить, есть ли дыхание. Интересно, каково это: ощутить прикосновение другого к твоему телу после смерти? Особенно, если это длинные тёплые пальцы отца… – успел он подумать до того, как размышления прервал голос матери.

В памяти всплыло, какой она оставалась невозмутимой, и глазом не моргнула, когда один за другим умирали её братья.

– Прекращай! Мне не веришь, а сам-то что в этом понимаешь? Вместо этого давай пойдём пить чай, заодно и скорую помощь вызовем. В любом случае, некуда будет теперь деться от суеты, когда приедут за телом, не до покоя будет сегодня, раз сын умер. Куда уж тут передохнуть?

В голосе матери билась такая досада, так что он испытал неловкость от того, что отошёл в такое неподходящее время. Но ведь смерть не предупреждает о визите, зато он уже не побеспокоит родных в будущем, такое не повторяется. Размышления помогли немного восстановить внутреннее равновесие. К тому же знал, родители – сильные люди.

Похоже, смерть не вовсе чужда человеку. Страх живых – это ужас, который не может принять сердце. А вот после объятий смерти, всё становится на свои места. Уже и не понять, были ли, не были страх и сомнения на самом деле. В какие только двери не стучался страх смерти! На какие только шаги не толкал человека! А всё потому, вероятно, что он никак не хочет признать, что смерть ходит с ним в обнимку, живёт бок о бок. И никак ведь не узнать, когда умрёт сама смерть. Может быть… ответ найдется, когда завершится борьба свободы и страха. Сейчас он и в самом деле попрощался со страхом, но не смерть освободила его из пещеры ужаса.

Как только родители вышли из комнаты, прикрыв за собой дверь, стая ворон за окном уселась на проклятое дерево. Хотя он и был удивлён тому, что помнит: вороны – это вороны, эти назойливые кар-кар начали его сердить. Одна из них орала прямо в ухо – похоже, не удовольствовалась веткой, запрыгнула на подоконник и голосит теперь там. Он изо всех сил пытался взять себя в руки, желая поскорее отправиться куда бы то ни было со смирившимся сердцем, бормотал молитву или что-то из этого рода, когда краем уха услышал приближающиеся к комнате шаги. Дверь распахнулась со всего размаху, ударилась о стену, и до него долетел измученный голос матери: 

  – Чтоб вас земля проглотила, откуда вы взялись, галдите так, как будто сдох кто-то из вас! Чаю не дали попить в тишине. Эх, если сын был бы жив, не дал бы меня беспокоить, разогнал бы вас всех…

Затем дверь захлопнулась. Вороны, что так долго тарахтели, разом притихли. Его мать права: будь он жив, не дал бы им спуску, да что тут поделаешь! Он умер, не может шевельнуться, тело как бы придавило тяжким и твёрдым, как камень, невидимым воздухом. Вот ведь какая ценная вещь эта свобода: хочешь встать, отогнать ворон, хоть чуть-чуть подвигаться, а никак, даже век не поднять. Отчего тело такое неподъёмное? Не-ет, а есть ли вообще у него тело? При мысли об этом, захотелось плакать, но как же тут могут политься слёзы, когда глаза сухи, как песок, возможно, и глаза, и слёзы теперь и вовсе у него отсутствуют.

В это время на улице беспорядочно засуетились, карета скорой помощи прибыла прежде, чем родители успели допить чай, похоже, санитары стукнули носилками о дверной косяк, от того и грохот… После послышался ледяной, негодующий голос: 

– Так он умер?

Родители в один голос:

– Не знаем, мы вас дожидались, – прогудели хором.

– Да, вроде бы умер, но требуется понаблюдать, а то, бывает, и оживают опосля, к тому же, коли умер, причину смерти надо выяснять.

– А, ладно, это и нам для надгробного камня надо, чтоб потом было что выбить, – течёт вялый голос отца. И мать туда же.

– Родственники будут спрашивать, так что хорошенько проверьте, – вымолвила, не скрывая надежду.

Хоть ему и не терпелось узнать, когда и почему покидает-таки этот мир, он, выказывая благовоспитанность перед смертью, лежал смирно, зная, будут пустые хлопоты, кто-то начнёт сомневаться в его смерти, но отогнал мысли, которые ещё недавно противились действительности, и всем сердцем постарался принять облик покойного.

Неотложка доставила в больницу в мгновение ока, и если бы не скрипы и треск колымаги, не заметил бы времени в пути. Сейчас он в морге, где немудрено перепугаться насмерть, адский страх так и пронизывает, но рядом вроде бы ещё мертвец, сам не понял, как осознал, что и тот что-то бормочет, точно торопится куда-то. Собрался, было, поболтать с ним, но произнести что-то сродни моменту так и не собрался. Впрочем, долго ждать не пришлось.

В комнату ступила вереница визитёров: лекари с его родителями и, судя по говору, пара полицейских … Итак, они все здесь. Первым зазвучал голос незнакомца, вероятно, врача. 

– Ваш сын скончался сколько-то лет назад. Мы всё расписали в этих бумагах и приложили печать. Пусть небеса будут милостивы к нему!

Тут подал голос и отец, даже с закрытыми глазами было несложно представить, как мать ткнула его в бок локтём, и тот закашлялся.

– Да, благодарю… Ведь он столько лет вёл себя весьма учтиво, как и подобает покойному, ни одного лишнего слова не позволил себе, хотя, возможно, мы не слышали его (тут он вспомнил, что всегда много балагурил и получал удовольствие от болтовни, потому сейчас и старался искренне поверить, что отец растерялся и попросту перепутал слова, хотя…), но он был всё время с нами, совсем, как живой, в этом году ему уже двадцать шесть, бросил университет и сразу устроился на работу. Вот тогда-то мы и заметили, что сын помер, немало лет уже минуло, как померли мы с его матерью… да, именно так всё и было.

Произнеся это с горечью, отец умолк.

– Ясно, бывает, и мы забываем время нашей смерти, как-то я сильно нервничал из-за того, что не мог запомнить этот день, вот и записал дату в дневнике, нередкий случай, мы и таких видели, кто не замечает, что давно помер. Вот, указал точное время смерти вашего сына и печать поставил, держите бумаги.

После медика заговорил с нажимом кто-то тяжеловесный, предположительно, полицейский:

– Хорошо, мы взяли всё на заметку – ваши и ответы эскулапов на интересующие нас вопросы, об остальном не переживайте, это наша работа. Да и, кстати, пусть земля ему будет пухом!

После все ушли, он надеялся, что родители назовут время смерти, но и они ретировались для оформления документов, чтобы забрать тело домой, а его опять оставили в комнате, где стоял мертвецкий холод. Сколько ни пытался, так и не смог вспомнить, когда же он умер, оказывается, это событие напрочь вылетело из головы… не это ли имел в виду лекарь? Какой это был месяц, какой день? И до дневника теперь не добраться, да и не помнит он, вел ли его когда-нибудь.

От суеты в доме все утомились, а вот и вечер, заблестели звезды, наконец, и тишина. Но дом полон шёпотов, а чуть погодя мать приоткрыла дверь, начала тихую скороговорку своим добрым голосом:

– Сын молчал с тех пор, как умер (в это мгновение он вдруг вспомнил, что в детстве был молчаливым, очень стеснялся, потому и скупился на слова). Но свою работу выполнял аккуратно, и в этом был весь в отца, хотя тот совсем другой, благодаря ребёнку погасили долги и жили – не тужили. Вчера перед сном он выговорил первую за десять лет и последнюю за всю жизнь фразу: "Приятных вам сновидений!" Мы так обрадовались. Но, судя по всему, и Бог почувствовал, что он очень устал… Прощай, жеребёночек! И мы, не задерживаясь, последуем за тобой.

Эта искренняя теплота заставила забыть все слова, которые он слышал при жизни, даже перестал беспокоиться о времени кончины, потому что из слов матери понял, что умер, должно быть, только в этот день поутру. Может быть, он ждал именно этого, но теперь его сердце утихомирилось, он ощутил, что энергия, которая освободила его от мира тревог – это безнадежность, а то, что путало мир его мыслей – это бессмысленность, но какое это имеет отношение к свободе, которая никогда не прекратит внутреннюю борьбу со страхом, один Бог и знает.

Предав тело земле, родители так усердно отмыли комнату, что она вся засверкала, сожгли все вещи сына, наняли плотников, чтобы те подправили дверной косяк и оконную раму так, чтобы они стали заподлицо со стенами, и закрасили их. 

– Чтобы не осталось и следа от комнаты, – наставляла мать работников.

Скоро старики позабыли, что в доме когда-то было четыре комнаты: 

– У нас не было возможности завести детей, и после того, как всю жизнь провели в борьбе, смотрите-ка, у нас есть только этот дом с двумя комнатами, и больше ничего, как же мы одиноки… – жаловались они встречным-поперечным.

А когда кто-то интересовался у соседей или родственников, те отвечали: 

– Несчастные, они всю жизнь трудились, и теперь, когда совсем обессилели, у них нет кого-нибудь, кто мог бы развести огонь в доме, какое это несчастье, мы часто говорили им завести детей, когда ещё были молодыми, а вот сейчас они оказались в таком положении…

На уровне первого этажа, на ветвях низкорослого чёрного деревца у стены четырехэтажного дома расселась неумолчно каркающая стая ворон – только они, стало быть, и помнят о том, что здесь когда-то было окно.