Есть фотографии, чьё существование, в первую голову, напоминает об отсутствии. Исчезновении. Или, другими словами, присутствии абсолютных величин. С их нестерпимым холодом. Эффектом постороннего присутствия. Который сказывается в том числе и в неожиданных, не всегда предполагавшихся в момент съёмки отражениях. Будь то нависающие над кадром жестикулирующие деревья, подмигивающие облака, замедленно перемещающийся в поиске нужного ракурса и оптимальной съемочной точки перекошенный фотограф или тень его подобострастно поджавшего живот в ожидании творческой оплеухи alter-ego.

Впрочем, я бы настаивал на другом варианте. На излюбленном несравненным Томасом Гарди Immanent Will. Каковое понятие автор неуклюжих и сокрушительных по воздействию на психику неподготовленного читателя стихов и знаменитых романов (о бедной девушке Тэсс, к примеру) стащил у хмурого Шопенгауэра. Въедливый англичанин так любил всё бесконечное и неодушевлённое, что термин, обозначающий у немецкого философа вездесущую иррациональную силу, чьи действия лишены исходного замысла и конечной цели, пришёлся ему в самый раз. Он как нельзя лучше подходил для защиты от вторжения повседневного абсурда в домодельную философию человеческого бытия в мире, где Пан, как известно, умер давным-давно, а прочие, быть может, были только попытками божественной подмены. Впрочем, с последним утверждением богоугодный любитель парадоксов вряд ли бы согласился – также как и наш герой Максим Андрес.

Поскольку в лучших его художественных работах, помимо замечательной игры света и тени, тончайшего и точнейшего сочетания а и я чудесной азбуки мироздания, явно присутствует и нечто ещё. Это как, знаете, в сомнамбулической и расслабляющей, а, по сути, орфической музыке реггей заложен религиозный код растафари.

Первый прорыв, по собственному признанию, произошёл в Баянауле. Поначалу казалось важнее всего делать технически совершенные фотографии, позже стало нравиться снимать особые приметы бытия, будь то кот у резной ножки стула в столбе бунтующего света, спутанные ветви раскорячившегося за бревенчатым домом кустарника или щербатая дыня у крашеной  стены.

– Очень радостное чувство после удачного кадра, – с улыбкой произносит Максим и потирает указательным пальцем переносицу, поправляя попутно золотую оправу прогрессивных очков. – Один щелчок – и ты на свободе! Кадр – выброс энергии в точно заданном направлении с неизвестным результатом и окно, распахнутое внутрь.

Максим с лёгкостью пользуется тончайшим инструментарием, микрохирургией света. Недавно ему исполнилось 47 лет, и теперь уже он навсегда останется сорокасемилетним (и при этом навсегда юным и прекрасным!) Вне родного Павлодара он не провёл, пожалуй, и трёх лет, и три десятка из них безоговорочно были отданы фотографии. С 1990 года он занимался в фотошколе, которой благодарен, прежде всего, за подарок общения с компанией необычных людей. По собственному признанию, больше всего ему дало знакомство с "дядей Эдей", Едыге Ниязовым, мастером с мировым именем, признававшим только честное серебро чёрно-белой фотографии, автором культовых снимков деятелей петербургского андеграунда 80-90-х годов прошлого столетия. Эпохальная встреча относится ко временам существования легендарной фотостудии ВЕГА. Именно "дяде Эде" Максим обязан своими нетривиальными познаниями в самых различных искусствах, не только изобразительном, но и, к примеру, музыкальном.

Умение храбро применять их в светописи он затем пытался передать по эстафете, преподавая на протяжении 5 лет в ниязовской фотошколе, совмещая при этом теорию и практику с обязанностями истопника и ночного сторожа в знаменитом Доме Багаева, тогдашнем филиале павлодарской фотошколы. При котором был чуть ли единственный за Уральском хребтом съёмочный павильон начала двадцатого века, где соблюдены все классические законы соотношения света и тени. Там Максиму снималось особенно вольготно. От тех времён сохранились, в основном, портреты давних друзей, безрассудных подруг и старших товарищей. Серия портретов художника Ивана Лагутина растянулась на 12 лет. Тогда же начались создаваться медленные циклы "Trainspotting", где применяется метод размытия, т. н. "смазки", "Эротические диваны" с холодными девицами, "Деревья" – своя "жизнь растений" (привет другой павлодарско-петербургской легенде конца прошлого столетия Вадиму Евгеньевичу Овчинникову! – безусловному авторитету, с кем посчастливилось встретиться в жизни и чьи уроки здравомыслия были особенно ценны) и серия крашеной фотографии. Позже Максим поддался обаянию цвета и искушению возможностями современной техники передавать его малейшие оттенки. Так возник совершенно неожиданный для него цикл "Сквозь стекло", в котором кожей на затылке чувствуешь некий сквознячок. Тот самый эффект. Присутствия постороннего. Похожего на первого встречного в утреннем зеркале.

Многие работы до сих пор хранятся в негативах и "пробниках" – карточках небольшого формата, которые существуют по совершенно каким-то своим законам в маленьких альбомчиках, хрониках фиксаций.

Десятки лет Андрес состоит в международных сообществах фотохудожников, крайне редко, но всё ж таки бывает зван в зарубежные галереи – в качестве автора и на различные мастер-классы – в роли преподавателя. В начале третьего тысячелетия он создаёт молодёжный музыкальный Монстера-клуб, подводную лодку неведомого назначения. Его почётной хозяйкой поначалу была удивительная девушка Ая, эмблемой – психически неуравновешенный цветок, выпросивший пальмовую ветвь, надо полагать, у капитана дальнего плавания. Но всё это в прошлом. Сегодня актуальней дети, цветы, снимки невидимых.

Авторитетами в фотографии были и остаются Едыге Ниязов и Борис Михайлов, Александр Слюсарев, Сергей Чиликов, Евгений Мохорев и Игорь Мухин, классики Родченко, Картье-Брессон, Судек ("Чистая светопись!" – восклицает Максим, воздевая к потолку натруженный палец) и Аведон ("Не весь, только малая часть", – хмурясь, бормочет и отворачивается).  Из музыки предпочитает реггей и джаз (спасибо ещё одному павлодарскому человеку-пароходу Олегу Петухову!) Литература впечатляет меньше, чем кино, но Эдгар По и Рабле, Гоголь и Булгаков, Геродот и Кастанеда, японская и китайская поэзия – его обязательная аптечка от скуки.

МАКСИМ АНДРЕС

Всю жизнь прожил в городе у реки.

Думал о домике на Алтае,

подальше от мегаполисов,

в духе покойных Мамонова и Хвостенко.

Любил кошек и собак.

Стремился стать

Буддой.