Зеркала в доме были завешаны чёрными покрывалами, хотя взрослых не было уже дня три.  Маленькая Вили всё пыталась их снять, но каждый раз её за ногу кусал кто-нибудь из мамитов или  папитов. Они хоть и были кусачими, лица их вечно застыли в неподдельной радости. 

Иногда, чтобы спрятаться от мамитов и папитов, Вили убегала в сад. Там она могла спокойно  просидеть полчаса, пока целый хор крохотных хозяев дома не начинал её искать. Из-за того, что  было их несметное количество, находили её быстро, но всё же не так скоро, как могли бы, будь  она на чердаке, в подвале или под кроватью родителей. Хотя под кровать Вили больше никогда и  не забралась бы, после того, как умелые, организованные папиты вытащили её оттуда силой.  

Появились в доме маленькой Вили мамиты и папиты весьма неожиданно. Три дня назад мама  маленькой Вили защитила дочь от буйного отца. Папа часто вёл себя неприветливо: ходил  шатаясь, путал слова, называл маму чужими именами, а мама потом много и подолгу плакала в  саду. Но подумать, что папа поднимет руку на дочь – на маленькую Вили – никто не сумел бы. А  он поднял. Мама долго ругалась, кричала, а потом схватила нож и ударила папу в грудь. Папа  шатнулся, но он всегда шатался, поэтому ничего необычного в том Вили не заметила. Мама  бросила нож и уже хотела бежать, как папа схватил её и ударил головой о кухонный шкаф, и,  убедившись, что мама умерла, умер и сам. Маленькая Вили видела это всё, но была уверена, что  сейчас мама с папой весело вскочат и, улыбаясь пойдут играть и есть мороженное с любимой  дочкой, при том непременно клубничное в несъедобных пластмассовых стаканчиках – вафельные  рожки маленькая Вили не любила. Мама и папа так и не встали, но из головы мамы и груди папы  полезли вдруг крохотные человечки – полные копии родителей, только ростом с пару дюймов.  Лезли они долго, и прекратили только тогда, когда на кухне не осталось другого вида, кроме  веселых, улыбающихся лиц крохотных мам и пап. Вили назвала их мамитами и папитами. Папиты  говорили голосом мамы, хоть внешне и были папами; мамиты, наоборот – много кашляли,  хрипели и трудно выговаривали даже самые простые слова. Мамиты навели дома порядок, а  папиты отнесли тела настоящих родителей Вили в спальную комнату и уложили их бескровными  манекенами на кровать.  

Почему-то Вили не могла больше говорить. Хотя и говорить было не с кем: папиты и мамиты не  умели слушать – только командовали и хвалили по очереди дочку. Укрыться от них Вили не могла.  Открывать двери и выходить во двор ей поначалу не разрешалось, да и сама она не хотела.  Мамиты и папиты хоть и были странными, были всё же родные, а там – за дверью и садом – живут  только чужаки. «Какой бы ни был – он твой отец, - говорила маленькой Вили, и продолжала  обманывать, - никто никогда не полюбит тебя больше, чем мы». 

В первую же ночь после произошедшего маленькая Вили направилась в спальную к родителям,  чтобы на них посмотреть – давно уже она не видела, чтобы они были такими близкими, такими  мирными. Папа перестал буянить, мама – плакать. Вили улеглась между ними – они были такими  холодными и пахли неприятно. Мама совсем побледнела, папа тоже. Услышав, что кто-то за  дверью разговаривает, маленькая Вили мигом сползла с кровати и спряталась под ней. Да только  зачем прятаться под кроватью от тех, кто легко под ней проходит в полный рост. Мамиты хором,  улыбаясь неизменно, папиным голосом звали её по имени и велели вылезти, а когда поняли, что  девочка боится, приказали папитам выволочь её сначала из под кровати, а после – из комнаты.  Больше маленькая Вили в спальную комнату в гости к помирившимся родителям не хаживала. 

На второй день маленькой Вили позволили побыть в саду. Мама там выращивала альстрёмерии:  оранжевые, как апельсины; розовые, как нос у папы каждый вечер; сиреневые, как бант Вили. Ни  мамиты, ни папиты в сад не выходили, но когда им было нужно, просто затевали тысячей  громогласных ртов песню, в которой было только одно слово – «Домой!», и Вили шла домой,  потому что больше ничего не умела. 

Готовили мамиты вкусно, но очень уж от супа пахло папой. Папиты скоро занавесили все окна,  закрыли все зеркала, собрали все ковры и подняли их на чердак. По ночам Вили не спала.  Мамиты и папиты тоже. Папиты затягивали песню, тонкими звонкими голосами мамы: «Домой,  домой, домой!». Следом вступали мамиты хриплым басом. Вили хотела спросить было, зачем  нужно звать её домой, когда она и так сидела послушно дома, но не смогла. А мамиты и папиты  еще полночи горлопанили: «Домой!».  

Три дня маленькая Вили не спала и не говорила, не выходила из дому, если не считать пары раз в  саду, который был со всех сторон закрыт от посторонних глаз. Под постоянным присмотром  одного из папитов, Вили помогала прибирать дом, как могла. В подвале, в старом чемодане,  который был взломан любопытными папитами, Вили нашла засаленную шляпу папы – такую  старую, грубую, шершавую; и мамину шляпу с черной сеткой и маленьким камешком на  позолоченной оборке. Вили повесила две шляпы не без помощи особенно простых папитов на  гвоздики в прихожей, чтобы не забыть о родителях. Вгляделась в улыбающиеся глаза папитов,  помогших ей со шляпами, и увидела в них пробитую голову. 

Ни с того ни с сего маленькая Вили вдруг стала брыкаться, оттолкнула всех человечков, стоявших  рядом, бросилась взрывисто кидать руки и ноги в разные стороны, будто в конвульсиях или в  последней агонии, как экзальтированная сектантка. И неожиданно для мамитов и папитов  рванула в коридор, попутно произвольно швыряя конечности, будто желая от них избавиться.  Пробегая мимо занавешенного зеркала, маленькая Вили будто случайно дернула за черную  драповую ткань, и та легко приземлилась под ноги истеричной Вили. Маленькая Вили, глянув в  зеркало, хотела было завопить, но не смогла, и теперь она поняла, наконец, почему. Два глаза,  когда-то красивых и голубых и почти прозрачных, слились в один на переносице, а рот исчез вовсе  будто его никогда не было на лице. Упав на пол от ужаса ли, от простой неожиданности ли,  маленькая Вили ушибла руку и заревела, уже совсем точно от боли, напрочь потеряв из виду свое  отражение. Подскочили папиты, бросили драп на зеркало; следом мамиты схватили руку Вили и  стали на нее дуть. Боль унялась. Маленькая Вили перестала рыдать и подумала, что стоит поспать. 

В следующее утро, так и не уснувшая Вили дышала альстрёмериями. Мамиты трудились по дому,  папиты спокойно и примерно помогали. Через полчаса, когда мамиты и папиты снова подняли  песенную тревогу, Вили уже не было в саду, а альстрёмерии облизывались набив свои брюха.  

Несколько особо чувствительных папитов нашли детскую розовую панамку и повесили ее на  гвоздик. Чтобы помнить.