окно, распахнутое внутрь
проза
Асель Искакова, Иван Живаев, Дмитрий Маркевич, Иван Муравьев, Ксения Рогожникова, Ольга Шапран
стихи
Е. Гарина и Дарья Ильгова
фотографии
Максим Андрес
выпуск посвящается памяти Максима Андреса
(13 января 1976 – 6 февраля 2023)
Ксения Рогожникова
У Меня Есть Горы
Собирайки
Мы живем в горах. Каждый день что-нибудь собираем. Летом – грибы и малину, осенью – яблоки и ежевику, зимой – горки и снег.
Да-да, горки тоже собирать можно. Младший брат Тима кричит – смотри, я горку нашёл! Сел, прокатился – полные ботинки снега собрал. Сам как снеговик и даже в капюшоне снег.
А весной что собирать – неизвестно. Грязь разве что. А потом – клещей. Поэтому весной мы в горы не ходим, в отпуск на море уезжаем. А вот мой старший брат Руслан дома остается и даже весной устраивает походы. Мы его с собой на пляж зовём, а он: «зачем мне море, если у меня есть горы.» Рус спортом занимается - альпинизмом. У него карта Алматинских ущелий на самом видном месте в комнате висит. Вся в крестиках. Как какую-нибудь вершину покорит, сразу крестик ставит.
Приносит он как-то с весеннего похода два мешка пластиковых бутылок. «Вот, насобирал», - говорит.
- Зачем? – спрашиваю я.
- Для себя приятно сделал. Я по этой тропинке каждую неделю бегаю, теперь побегу, а вокруг – чистота. А бутылки завтра сдам, леденцы куплю.
А мы с Тимкой тоже хотим. И чистоту, и леденцы.
- Далеко ходить не надо, давайте вместе, - согласился старший брат.
На следующий день мы приготовились – на руках перчатки, в карманах – пакеты для мусора. Калитку закрыли, вверх зашагали, и тут же увидели на обочине и пластиковые бутылки, и пакеты, и жестяные банки, и прочий мусор. Сколько же люди за зиму набросали!
Сдали потом пять пакетов пластика. Мама нам мороженое купила, сказала, что «у неё сознательные дети растут».
Теперь и весной есть что в горах собирать
Асель Искакова
Две Шоколадки
Накануне мама была в гостях и принесла Лесику две шоколадки. Было уже поздно, и он решил съесть одну на завтрак, а другую оставить про запас. Ночью, в сладком полусне Лесик почувствовал вкус шоколада и орехов на языке. Захотелось, стряхнув липучую дремоту, вскочить с постели и бежать на кухню. Там, в ящике буфета лежали его сокровища. Но одеяло теплым и мягким уютом убаюкало его, и мальчик уснул. Утром, сквозь сон, он уловил запах маминых духов и услышал ее шепот: «Спи, мой маленький, я ухожу на работу. Не забудь поделиться шоколадками с братом». «Какими шоколадками?» Но сон все еще не хотел отпускать его и Лесик крепко заснул.
Проснулся он довольно поздно, как и всегда на каникулах. Потягиваясь на ходу, отправился на кухню. Подойдя к буфету, вспомнил о вчерашнем гостинце, засмеялся и вот уже две плитки лежали перед ним на кухонном столе. Опять, как ночью Лесик, почувствовал вкус шоколада, но тут память подкинула ему мамину просьбу поделиться с братом. Мальчик сморщил нос от досады: «Мои любимые орехи! И плитки разные – одна больше, другая – меньше».
Старшего брата - Геру, Лесик очень любил. Гера мог, встав на цыпочки, достать с антресолей большой мяч. С ним было интересно рассматривать картинки в толстенной книге «Астрономия». Мама в шутку называла Геру «наш милый блондин в модных ботинках». И еще Лесику нравились глаза брата – большие, светло-серые как у папы. Когда Гера был в хорошем настроении, они становились еще светлей, и в них вспыхивали веселые золотистые искорки. Когда же он был чем-то недоволен, глаза его темнели, становились холодными и пустыми. В такие моменты брат ни с кем не разговаривал, не смеялся и подолгу не выходил из комнаты. Именно так Гера и вел себя последние две недели. Мальчик знал из случайно услышанного разговора взрослых, что брат поссорился с невестой.
Лесик провел указательным пальцем по большой шоколадке. Гладкая, тонкая обертка под которой прощупывалась неровная, бугристая поверхность притягивала, манила. Казалось, нет ничего проще, чем разорвав яркую бумажку и откусив кусочек побольше, наслаждаться, чувствуя как медленно шоколад тает во рту. Но старший брат уже давно не выходил из комнаты, не играл с ним, не разговаривал с родителями по вечерам на кухне. Папа пару дней назад заходил к Гере, вернулся мрачный и долго молчал, глядя в окно. Лесику стало не по себе, радостное предвкушение покинуло его и почему-то захотелось плакать. Он долго и теперь уже равнодушно смотрел на шоколадки, опять наморщил нос, сгреб плитки со стола и поплелся в комнату брата.
Гера сидел за письменным столом, вытянув ноги и глядя в стену. На столе и во всей комнате царил идеальный порядок, что было очень странно. Мальчик подошел к столу и положил перед братом свое богатство. Тот взглянул на угощение, затем перевел взгляд на Лесика.
- Это что? - голос звучал равнодушно.
- Это тебе. Мама вчера принесла из гостей - ответил младший брат, стараясь держаться спокойно.
- Обе - мне?
Лесик кивнул в ответ.
Что-то живое промелькнуло в глазах Геры:
- Это ж твои любимые! - он развернулся на стуле, наклонился к мальчику и с интересом взглянул на него.
- Да, ладно, ешь - буркнул Лесик и невольно вздохнул.
Старший брат притянул мальчика, обнял и крепко прижал к себе. Он долго не отпускал младшего, и тому стало жарко. Наконец, Гера заглянул в лицо Лесика светло-серыми глазами, в которых прыгали веселые золотистые искорки.
-Знаешь, что? А пошли и с чаем их слопаем!
Дмитрий Маркевич
Тоша – Тоннельная мышь
Тоша с отчаянием глядел в окно, понимая, что всё самое интересное опять происходит без его участия. Мороз изрисовал почти все стекло, но до центра узоры инея еще не добрались. И мальчик видел, как на площадке около соседнего дома творилось что-то очень и очень занятное. Киря с Мишей радостно скакали на углу, затем убегали куда-то в неведомое, потом возвращались оттуда и оттряхивались от снега.
– Ма-а-а-ам! – Тоша дрожал от несправедливости окружающего мира.
– Валенки только надень, – донеслось из спальни.
Мальчик спрыгнул с подоконника и помчался в коридор, ведь валенки, как и теплые болоньевые штаны, уже давно были на нём. К модному прикиду добавилась кроличья шапка и синий пуховик. Убедившись, что варежки распиханы по карманам, Тоша рванул из квартиры и далее по ступенькам вниз. Валенки предательски скользили, но мальчик ни разу не упал, цепляясь за перила, что та паукообразная обезьяна из «В мире животных». Старая деревянная дверь поддалась с трудом, но все же капитулировала под скрип пружины, пустила Тошу в январь.
Увиденное за углом немного разочаровало – там просто намело огромный сугроб. Никаких горок или качелей на площадке не стояло. Асфальт лежал только на пятачке у самого крыльца магазина, а остальное пространство занимали посадки. Пять корявеньких сибирских яблонь, два огромных тополя и одинокий куст ирги. Как раз меж мелких деревьев возник сугроб. Из его поверхности торчали ветки, как будто высохшие руки беспокойных мертвецов проломили белый склон кургана. Из-за сугроба выскочил радостный и румяный Киря.
– Тоха, мы нору роем! – заорал семилетка.
Тоша обошел снежную гору. Оказалось, что нора разрослась до пещеры. Без его участия!
– А почему не подождали? – насупился мальчик.
– Мы кричали, – соврал Киря, уставившись на Тошу ясными и честными глазами.
– Ага, кричали, – поддакнул Миха.
Он лежал на полу пещеры, глядя в снежный потолок. Художник, позволивший себе отдых посреди создания шедевра.
– Я глухой, что ли? – обиделся Тоша. – Ничего вы не кричали.
– Рыть будешь? – Миха не дал спору разгореться, одним предложением загасил робкую искру.
Следующие десять минут Тоша с усердием джунгарского хомячка увеличивал длину норы. Киря с Михой помогали выкидывать снег наружу, швырялись им друг в друга, хохотали где-то далеко за белыми стенами. В какой-то момент Тоша ощутил, что руки озябли, и пополз наружу. Отряхнувшись, побежал к оголенным трубам отопления. Сев на черный металл между торчащих клочков стекловаты, он несколько минут грелся, и соскочил лишь когда начало жечь. Заледеневшие варежки легли на трубу, тут же в воздух поднялось облачко пара. Небо стало синим и глубоким, приближался ранний зимний вечер. На Тошу накатило предчувствие, что вот-вот и откуда-то сверху польются звуки полярной ночи, как в мультике про Умку.
– Устал уже? Лохушка, – Миха был безжалостен.
Мальчик и хотел ответить, но слова всё никак не находились. Сперва, стоило разобраться, что за «лохушка» такая. Михин папа сидел в тюрьме и, видимо, это было ругательство оттуда. Особенно обижало то, что неведомая «лохушка», наверняка, девчонка.
– Ничего не устал, – решил не ругаться Тоша. – Сейчас варежки высохнут и дальше буду рыть. Пока с той стороны не вылезу.
– Тогда ты до утра зависнешь, – засмеялся Киря. – А я пойду скоро. Там мультики.
– Ну и иди, – принял сторону Тоши Миха. – Мы и без тебя справимся.
– Не, – погрустнел Киря. – Родители сказали, чтобы до мультиков с вами играл.
– У них тайны какие-то, – со всезнающим видом сказал Миха.
– Какие?
– А я откуда знаю? – пожал плечами друг. – Может, ты приемный.
Киря скривил лицо, начал тереть мокрый нос кулаком. Тоша подошел к Михе и толкнул в плечо. Тот покачнулся, сделал шаг назад, но устоял.
– Ничего он не приемный, – уверенно заявил Тоша. – Другая какая-то тайна.
– Да, – Киря сразу ожил. – Только все равно мы ничего не узнаем.
Друзья вместе вернулись к снежной горе. Теперь в пещеру полез Миха. Тоша с опаской посмотрел на белую вершину. Вдруг обвалится? Но ни намека на такой исход гора не давала. Прорвавшиеся сквозь преграду ветки не шелохнулись, даже, когда Миха начал пробивать поворот налево. Немного увеличив проход в новую сторону, он выкарабкался обратно к товарищам.
– А я по телеку смотрел, – с ходу выпалил Миха, – Когда американцы с вьетнамцами воевали, там такие разведчики были, которые через тоннели ползали, все секреты узнавали, и никто их поймать не мог. Тоннельные крысы.
– И как ими становились? – заинтересовался Киря.
– Самых маленьких выбирали. У нас, значит, Тоша будет тоннельной крысой.
– Не буду я крысой, – насупился Тоша. – Они противные.
– Сплинтер – крыса, – выпалил Киря.
Тоша задумался, не вполне готовый согласиться, но вечер опять спас Миха.
– Мышей любишь? Они же маленькие, не противные? – спросил он и, дождавшись неуверенного кивка друга, подытожил, – Значит будешь тоннельная мышь.
Тоша решил, что еще не плохо отделался и полез в пещеру выполнять свою мышиную работу. Киря с Михой сели на пол пещеры у самого входа, чтобы нехотя выкидывать наружу нарытый снег.
– А ты кем станешь, когда вырастешь? – спросил Киря.
– Ниндзей, – без колебания ответил Миха.
– А я… – Киря задумался, осознав, что лучший вариант забрали, – А я фотографом. У дяди «Зенит» есть, он мне уже давал щелкать. Потом буду снимки в газету продавать.
Тоша хотел сказать, кем станет, но не придумал и продолжил загребать снег. Руки совсем не мерзли, даже наоборот – можно было снять варежки и дальше работать без них. Мальчик оглянулся и понял, что заполз далеко, за поворотом ничего не виднелось, кроме синего вечернего света. Даже тени друзей не падали на белый пол его тоннеля. Усталость всё не приходила и не приходила. Тоша так увлекся, что решил, и в правду, продолжать копать, пока не вылезет с обратной стороны горы. Вот тогда он тихонько подкрадется к друзьям, и как их напугает. Эта мысль воодушевила мальчика, руки с новой силой вонзились в снег.
Он думал о взрослых и об их страшных тайнах. Вспоминались обрывки фильмов, в которых всякий раз кто-то оказывался не тем, кем его считали. Всегда был какой-то секрет, настоящее лицо скрывали за маской, негодяев выводили на чистую воду. Тоша представлял, как он, сильный и находчивый, узнаёт обо всем самым первым и всех спасает. Довольные улыбки сползали с лиц преступников, красивые репортерши зачарованно смотрели на Тошу, в заголовках новостей крутилась его фамилия. Нет! Не фамилия, а крутое прозвище, которое Тоша пока не придумал. Стало совсем жарко, и мальчик скинул варежки, чтобы потом за ними вернуться. Следом полетела шапка. Свет странным образом расходился от белоснежных стен, позволял рассмотреть все вокруг. Тоше показалось, что откуда-то доносятся голоса. Громко спорили за пределами тоннеля. То ли друзья опять что-то не поделили, то ли пришел кто-то из родителей. Тоша не отвлекся на шум. Он яростно мутузил кулаками податливый снег, отгребал его назад и продолжал ползти. Ему не было дела до споров и родителей. Мало ли, кто и что от него хочет? Тоша точно знал, куда ему двигаться и зачем – всё дальше и дальше по собственному тоннелю. Снег таял на руках и лице, капли попадали в глаза, Антон растирал их ладонями. Голосов за стеной становилось всё больше. Звонкие и глухие, девичьи и мальчишечьи, недовольные старческие и ободряющие взрослые – мерный шум человеческой речи окружал Антона в его пути. С чем-то он соглашался, всё так же не разбирая слов, что-то просто игнорировал. Довольно скоро к голосам прибавилось еще одно раздражающее препятствие – чужие руки, что тянулись к Антону из стен. Некоторые он жал, по некоторым бил, чтобы не мешали. Иногда руки царапали ему лицо, иногда нежно гладили по щеке или шее. Самые противные лапы старались содрать с него одежду, искали способ помешать в продвижении. Одну такую назойливую кисть Антон даже укусил за палец. Злодейка тут же скрылась в стене, оставив после себя темную дыру. Из отверстия потянуло чем-то неприятным, и Антон пополз быстрее от страшного места. Теперь он не просто пробивал себе тоннель, но и увеличивал его высоту. Еще немного, и потолок позволил идти полусогнувшись. «Тоннельная мышь» продолжала свою работу с опаской. Казалось, что вот-вот и из-за угла выскочат коварные ниндзя, которых придется вырубать ребром ладони. Катаны у Антона не было. Но он не унывал, мечтая скорее о лопате. Пригодилась бы для уже привычной задачи – пробить, прорыть, прокопать. С определенного момента на голову начал сыпаться снег. Антон испугался, что потолок обвалится раньше, чем удастся достичь цели. Он стряхивал холодные куски с плеч, смахивал с макушки. Всё лицо залепило белыми хлопьями, долгое время Антон шел практически вслепую, пока, после очередного рывка, пальцы не проткнули преграду насквозь. Антон повалился вперед, проламывая телом тонкий снежный слой.
Е. Гарина
Non Futurum
клейменный Bopp & Rеuther –
собака в стиле киберпанк:
на голове шляпа доули (или амигаса),
вместо левого глаза катушка с пленкой,
вместо правого – головка стетоскопа,
внутри носа-рта –
фрисби как у женщин Маури,
вместо ушей – уши Ван Гога,
к ним туннелями подходят пожарные рукава,
но сейчас
через асфальтный пустырь
к ним тянутся руки девочки,
а за девочкой – двое солдат,
Киев, год 20-ый.
но не от их действий, а от дрожи рук оператора
гидрант слезоточит и
фрисби летит в ясное небо,
горящая шляпа укрывает польский рапс,
все остальное – человек, собака, небыль –
в холодной хронике
стетоскопных прикосновений
к телу
девочки
когда-то носившей огромный розовый бант
с таким же шариком в форме сердца,
но шарик потом улетел,
и Бэнкси
уничтожил
воспоминания о том дне
а теперь я покажу тебе
площадь и колонну –
с плакатов в транспаранты выкрикивающую ура!
мы схоронили заживо террором
маски анонимус мелькают
произвели геноцид миллиардам гектар
как медведь на баскетбольном матче
экономически выгодна смерть
от обескислороживания (читайте)
в нефокусируемых правительственных видах
пацифистский плач
пожарных машин,
спящих в своих тихих кроватках.
а утром надпись
я не верю в изменение климата
подняла уровень мирового океана,
только девочка лежит,
все так же бездыханна.
с ней рядом пес-гидрант,
Эйнштейна призрак,
и голубиная тайна растеклась поверх всего
пеной разоруженного огнетушителя,
который принес солдат,
но не успел – опередила пуля,
попавшая в него,
а девочка
под его грудью –
с той стороны манны белой –
играет Помпеей и смеется –
захвачена гибелью конца
я покажу тебе девочкой себя
покажу двор, пролеты лестниц в доме,
ванну –
руку
на пепельнице
сигарету на ванном борте,
открытую дверь на балкон,
зарянки душистый голос
истончает в утро тирли,
покажу, как лопается зеркало в коридоре,
вода из ванны переливает край,
бежит спасать всех не спрятавшихся,
т.е. обещанья и память,
рассортированные по контейнерам –
пластик стекло свой вариант,
только свалены будут в общую яму
как этот дом,
как женщина в отраженье Фриды Кало,
как девочка,
которая не хочет играть, пока спит мама
сначала в ванне, потом в земле.
ее друг – гидрант, второй солдат,
поблекли,
краска стыда стала тусклой, вчерашней
ответ неправильный выбран
и что дальше
случайно
камеры фокус спадет
на осколки стекла
бьет трава в стеклянные лужи
и «я», убежав
в шум, дым,
закричит
Ольга Шапран
Суматоха
В один безоблачный весенний день из города отправили всех неугодных. Улицы замерли, вздохнули и распустились молодыми листочками и благоухающими соцветиями. Наконец исчезли странные граждане, которые и сами не знали, куда идут и зачем. Через неделю воздух очистился, на центральной улице появились фазаны и даже китайский павлин с желто-синим оперением.
Власти пятнадцать лет не могли решить проблему с транспортом и загазованностью: ежедневно в город из областных районов прибывало около миллиона машин. Они наводняли магистрали, создавая многокилометровые заторы, загрязняли и без того грязный воздух, занимали платные и бесплатные парковки. Словом, не было от них спасения.
И тут кто-то пустил слушок, что по городу бродит маньяк. Нападает на всякого, не щадит никого: особенно пожилых и очень юных. Весьма вовремя началась эта суматоха, поскольку совсем нечем стало дышать. Хлюпающие колымаги росли в геометрической прогрессии по весне, и они бы заполонили всю небольшую, оставшуюся в распоряжении городских жителей, площадь, если бы не это происшествие.
В общем, областных попросили, несмотря на массовые возмущения и беспорядки на границе. Город закрыли.
Городские жители встрепенулись и возрадовались. Они-то могли ходить и ездить, куда угодно, по свободным улицам, в оцепенелой тиши парковых аллей, какой не наблюдалось, наверное, с девяносто первого. Впрочем, эта радость длилась ровно полторы недели.
Потом полиция решила, что пора прекратить какие-либо передвижения по городу. Вообще. Последовал указ, предписывающий всем гражданам, независимо от их места жительства, вероисповедания и возраста, оставаться дома. Только в случае крайней нужды разрешалось появляться в общественных местах.
Маньяк крайне опасен, будьте бдительны! – значилось на каждом столбе.
Самым трудным, к всеобщему изумлению, оказалось утихомирить стариков. Они рвались то в гастроном, то аптеку, КСК и больницу. До запрета никто и не помышлял бежать на улицу. Пенсионеры мирно пили чай и смотрели сериалы. Но как только вышло официальное постановление, людям срочно понадобилось куда-то ехать. Кто-то бросился скупать эфиопский кофе, кто-то запасался картошкой, кому-то захотелось найти шампунь, непременно с протеинами или соевое молоко. Полиция устала разворачивать всполошившихся граждан, а меж тем маньяк не спал.
Ежечасно приходили беспокойные новости о его новых жертвах. Маньяк был хитер и коварен, и полиция не могла его обнаружить. Он орудовал незаметно, исподволь: во дворах и подъездах, в супермаркетах и общественном транспорте. Впрочем, от его рук мало кто умирал: маньяк уносил набитые кошельки и растворялся в воздухе, будто его и не было вовсе.
Постепенно большой мегаполис превратился в тихий лес: дома заросли диким плющом и затерялись среди пышных крон, машины исчезли и люди начали много ходить пешком.
Через два года всех выпустили. Люди больше никуда не бежали. Они сидели и наблюдали, как пробуждается весна.
А маньяка так и не поймали. Просто однажды кошельки перестали пропадать и о зловредном нарушителе быстро позабыли, переключившись на другие, более приятные дела. Возможно, он до сих пор бродит где-то среди нас. Кто знает…
Просто оставайтесь бдительны, всегда, - значится на одном фонаре: забыли сорвать выцветшее предписание.
Иван Муравьев
Прыжок в Небо
Мулунгу, Бог Небесных Сил, Глядящий на Всё Сверху, расположился на толстой ветви Мирового Баобаба поближе к верхушке кроны. Это было его любимое место, откуда были всегда видны и Луна, и Солнце, всё время ходящие вокруг древа, и Земля, дом живых, далеко внизу. На такой высоте ветер времени колыхал и гнул даже большие ветви, поэтому бог принял для удобства облик трансцендентного леопарда. Прямо перед ним, вцепившись в сук, сидел Валумбе-Смерть, тоже принявший подобающий случаю облик. Он стал хамелеоном. Очень расстроенным хамелеоном. Разговора, на который его пригласил Верховный, он ждал уже дюжину дюжин лет, и от самого этого ожидания у него дрожали поджилки на ногах. Сейчас, впрочем, он чувствовал себя не лучше, его зелёная кожа то и дело шла фиолетовыми пятнами.. Одним глазом преданно глядя в лицо Мулунгу, вторым (хамелеоны так могут) Валумбе отслеживал его трансцендентный хвост. Кончик хвоста нервно подергивался.
- Послушай, Валумбе - задумчиво прорычал бог - вот, объясни мне такую вещь. Я гляжу сверху, я всё вижу. Я вижу, что людей стало больше, гораздо больше. Что они расселилnсь далеко за пределы саванны, очень далеко.
Хамелеон развёл передними лапами: да, так и есть, ничто не скроется от взгляда Верховного.
- И все эти люди чем-то заняты - продолжал Мулунгу, глядя на собеседника вполглаза, но пристально - Они рождаются, они умирают. У тебя должно быть, много работы, Валумбе?
Хамелеон энергично закивал. У хамелеонов плохо сгибается шея, но Валумбе очень старался показать, что, да, у него очень-очень много работы, что проводить такую толпу мёртвых - это не делянку ямса окучить, и если вдруг он с чем-то случайно не справился...
- Много работы, значит? - рыкнул леопард, и от этого рыка облака глубоко внизу сгустились в тучи - тогда скажи, скажи мне, Валумбе, где все эти люди?! Почему я их не вижу здесь?!
Внизу отдалённо грохнуло. Началась гроза.
- Скажи мне, Валумбе! - бог одним движением оказался близко-близко от слившегося с деревом хамелеона - почему у нас совсем никто не охотится на небесных зверей? Куда делись жнецы дождя, и кому, скажи мне, пасти по небу тучи? Без пастухов тучи сбиваются в одних местах и не ходят в другие, отчего на земле то ливни, то засухи! Мне теперь самому этим заниматься? Почему ты не даёшь мне людей, Валумбе?!
- Они умирают, о Мулунгу - ответил хамелеон (от осознания тех слов, что он сейчас произнесёт, он сделался серым) - но они не годятся нам! Они негодные!
- Что значит, негодные? - жёлтые глаза горели хищным огнём совсем рядом с пепельными чешуйками хамелеона - Как ты обращаешься с ними, что они уже не годятся для наших дел?
- Это не я! - отчаянно выкрикнул хамелеон - Это не я, это до меня! Смотри сам, о Верховный!
И он, потянувшись к корням, вытянул и поднёс к глазам Верховного зрелище. На зрелище двое лоа нижних порядков допрашивали новопоступившего.
- Ну, как я мог знать, вашего этого, как его... ? - плаксиво выкрикивал поступивший - Мутумбу? Мгангу?
Он был белокожий, неуклюжий и очень жирный, его тело в сочетании с чёрными волосами напоминало личинку жука-кувули.
- Повторяй за мной, человечек! - скривился лоа - Му-Лун-Гу! Му-лун-гу!
- Хорошо, хорошо, пусть Мулунгу, но как я мог в него поверить? Я про него не знал! Мне не говорили!
- Ха-ха, человечек - ответил лоа - Как будто в него нужно верить! Вот ты, например, веришь в Мулунгу? - и ткнул заострённым когтем в напарника.
- Сам ты, веришь! - оскорбился напарник - А тебе, человек, не нужно было ни знать, ни верить. Тебе нужно было один раз ответить на вопрос. И всё.
- К-какой вопрос? К-к-кому ответить? - заикаясь спросил белокожий. Вид оскорблённого лоа был ему пока в новинку.
- Неважно! Уже неважно!! - завизжали лоа и, подхватив человека, унесли за пределы зрелища.
Мулунгу молчал, и кончик его хвоста колебался, скорее, задумчиво. Далеко внизу под нижними ветвями баобаба шёл дождь. Гроза прошла. Хамелеон тоже порозовел.
- Значит, говоришь, до тебя? - бог подобрался и уставился вниз - Хорошо, давай посмотрим...
...
Игорёк Орешкин был с первого класса известен под кличкой "Игрек". Кличка эта происходила от имени и выдавала его пагубное (с точки зрения одноклассников) пристрастие к математике. Впрочем, класс смирился с этим чудачеством и даже поощрял его, поскольку плодами просвещения, в виде помощи в тех же "домашках", Игорёк делился не глядя. Однако, к четвёртому классу наступил перелом, и старое доброе прозвище стало заменяться другим, отфамильным. Причина была очевидна: Орешкин заболел.
Причиной болезни послужила некая случайно прочитанная не относящаяся к математике книга. О чём в ней говорилось, мы не знаем и сейчас уже точно не можем сказать, потому что с того времени Орешкин проглотил запоем всего Даррелла, и еще Арсеньева, и Энтони Смита, и уже приканчивал Шклярского. Географические карты потеснили на стене над его кроватью вечного Эвклида и Ал-Хорезми. Новые знания бурлили и вскипали в орешкинской голове, иногда выплёскиваясь на окружающих. Вот и сейчас он, смотрите, идёт из школы с другом детства Серёжкой Акимовым, но если флегматичный Серёга идёт не спеша, глазея по сторонам и попинывая при каждом шаге портфель, то Орешкин чуть не прыгает, едва ощущая груз учебников за спиной.
- Слушай, Сёга, а ты знаешь, что одним укусом австралийский тайпан может убить сто человек?
- Ну ты даёшь, Кокос! Ты как это себе представляешь? Как он их всех сразу укусит?
- Это просто говорится так. Это значит, в одном укусе яда хватит, чтобы отравить сто...
- А зачем ему столько? Он что, слонами питается?
- Он австралийский! В Австралии нет слонов!
- Нет слонов - Серёга пожал плечами - Может, были. Да вымерли. От типанов от твоих.
- Да там вообще нет этих, пла-цен-тарных, одни сумчатые! И не было!
- Это тебе в книжках сказали? - друг скептически наморщил нос - Ты им верь!
- Конечно, лучше, когда сам увидишь! Я бы - очень хотел посмотреть! - Игорь даже поднялся на цыпочки - А что, до Австралии, конечно, трудно, а до Африки, например, гораздо ближе. Вот увидишь, я поеду!
- Ага - Серёгин скепсис можно было черпать ложкой - На летних каникулах...
- Может, не на этих, а на следующих. Денег накопить... - задумчиво произнёс Орешкин - Там, знаешь, в болотах реки Конго живёт реликтовый динозавр! Жители называют его "Чипекве", пожиратель бегемотов!
- Ну вот, приехал ты туда, и что? Вот, прикинь, ты идёшь. Жара. А ты по пояс - Серёга окинул взглядом щуплую фигуру друга и поправился - по грудь в воде. А в ней крокодилы и эти, пиявки-вампиры. Сколько ты так пройдёшь?
- Сколько надо, столько и пройду - насупился Орешкин - Ты меня не знаешь!
- Я-то как раз тебя знаю! - обидно ухмыльнулся Серёга.
- Не знаешь!
- Знаю!
- Не знаешь!
- Докажи!!
- Ну, где я тебе здесь найду такую реку? - удивился Орешкин
- Щас будет. Именно такая. Пошли, я покажу!
Дарья Ильгова
***
Это не тело, это душа ветшает.
Гул нарастает, свет этот спать мешает.
Это фонарь? Это тоннель? Ау.
Слышишь меня? Странно слова плывут.
Мимо крыльца, колодца, речной водицы.
Памяти детства не за что ухватиться.
Гусеница в капусте, полёт шмеля.
Тёплый приём. Ты слышишь, земля-земля.
Радоваться земному, любой поделке,
Не отличая подлинник от подделки,
Шуму подземки, театру теней на стенке,
Важному разговору и тишине.
Всему, что живёт во мне.
* * *
Памяти пятна – события, лица.
Маленький вдох как возможность проститься.
Санки в сарае, в углу костыли,
Дремлющий пёс в придорожной пыли.
Косточка детства в земле вызревала,
Не признавая иного родства,
Чем чернозём тяжелее металла
Или побитая зноем листва.
В каждом движении скрыта разлука:
Бело-лиловая маковка лука
Бегло кивнёт – это знак вам двоим, –
Словно тебя признавая своим.
И вырастая из прежнего тела,
Наспех прощаясь с земным и пока
Робко приветствуя, звать неумело
Ветер, созвездия и облака.
Шилпи Сунеджа
Вне Ее Тела
Шилпи Сунеджа — писательница, эссеистка, ее произведения отмечены значимыми наградами в Америке. Она получила степень магистра английского языка в Нью-Йоркском университете и степень магистра изящных искусств в Бостонском университете. Ведет курсы писательского мастерства в Гавайском университете в Маноа. До 15 лет Шилпи жила в Индии: в своих произведениях она поднимает темы гендерного восприятия и справедливости, рассказывает о "маленьких людях" и тех, кто брошен обществом.
Повесть "Вне ее тела" знакомит нас с необычными людьми — евнухами. Кто они такие, сложно сказать в двух словах: мужчины в женских телах — нет, андрогины — тоже нет. Они — важная часть индийского общества и его же маргиналы. Взрослея, автор могла наблюдать, как им непросто: будучи почетными и обязательными гостями на всех ритуальных событиях, таких, как свадьба, рождение ребенка, похороны, они в то же время влачили полуголодное существование в трущобах и занимались попрошайничеством. Эта история — ее дань уважения тем, кто хочет изменить представление о гендере. - переводчики Юлия Губанова и Екатерина Петрикова
*
Веспа
Че пришел к ним. Из всех присутствующих только у него были фамилия, паспорт с действительным адресом прописки и несомненно мужская анатомия. Веспа придирчиво выискивала то, что его от них отличало. У каждого этноса есть концепция непохожести.
Она хотела запомнить, как выглядела холи до появления Че, потому что знала, с его приходом все изменится. Их холи — единственная комната с видом на море в этой части трущоб Дарави, целый мир и пристанище для Веспы и Штеффи, двух типичных евнухов без приводов в полицию.
Че принес с собой рюкзак, из которого достал камеру с объективом, длинным, как рука Веспы, тапочки, такие крепкие, что ими можно было убить жирную ящерицу на стене, а еще запахи аэропортов и кафе, мест, в которых они никогда не были и, скорее всего, никогда не побывают. Он разложил свои вещи в центре комнаты, и холи вдруг показалась маленькой, занавески — хлипкими, стены — грязными, а комната превратилась в бушующее море вокруг нерушимого атолла его вещей.
Он пришел, потому что в одном из интервью для журнала, в те времена, когда СМИ считали таких, как она, сексуальными, Веспа сказала, что ее жизнь похожа на ад на земле. Че захотел увидеть, на что похож ад. Он предложил ей десять тысяч рупий, если она позволит ему остаться на четыре дня.
Штеффи сначала была против, но когда услышала про деньги, уступила. Деньги творят чудеса. Они значат лучший сервис в парикмахерской Мадам Чанг, меньше работы и больше времени на отдых.
Че уже навел камеру на комнату, а Веспа не могла понять, что так привлекло его внимание. Какую красоту или гротеск он нашел в бумажных цветах? В их выцветшей косметике? В их лифчиках и блузках, в забрызганных грязью сари, висящих на крючках?
"Скажи, пожалуйста, кто здесь кто?" — словно дразнясь, его узкие плечи просвечивали из-под черной майки.
Веспа обвела глазами комнату.
Слева от нее играла с раскладным телефоном Чампа-Джасмин. Читательница французских романов, принимавшая в дар старые духи, она даже сделала сама себе визитки, на которых была единственная надпись: "de bonne heure". Она указала на Чампу ногой. "Все, что ей нужно от жизни, — динамичный рингтон и хороший модем". В ответ Чампа уставилась на нее, как будто хотела сказать: "И что с этим не так?"
Слева от Чампы сидели еще два евнуха: Саффрон и Иззат, их описывать не имело смысла, потому что их тела, как их волосы и макияж, менялись каждый день. Сегодня они были Мадонной — темная помада и кулоны-кресты, назавтра переодевались в костюм Зинат из "Главаря Мафии", а послезавтра — в Шридеви из "Мистера Индии" в блестящем, будто мокром, сари.
Че записывал их имена, во что они одеты, их грехи и надежды в маленький голубой блокнот, на котором было курсивом написано "Сервантес".
Наконец Веспа указала на Штеффи, сидевшую, как истукан. Левая нога под правым коленом, спина выгнута: идеальная Клеопатра. Смотреть на нее было тяжким испытанием. Согнутые руки поддерживали круглую голову, увенчанную пышной прической в стиле 70-х, а сари топорщилось над пивным животом, который был вовсе не пивным животом, а особенностью ниже пояса, странностью, которая делала Штеффи Штеффи.
Едва Че пришел в себя от увиденного, единственное, что он мог спросить: "Почему Штеффи?".
"Тут особо рассказывать не о чем. Когда она была маленькой, хотела стать Штеффи Граф".
Че выглядел ошеломленным и разочарованным. Рука зависла над блокнотом, словно раздумывая, стоит ли это вообще писать о Штеффи или перейти к следующей девушке. Чего он ожидал? Безумной истории посвящения, раскрывающей сущность всех евнухов?
"Что? — с вызовом сказала Штеффи. — Ты не единственный, у кого было детство!"
"М-м-м-м-м, — согласилась Веспа. — Мы хотели задать тебе тот же вопрос".
Че пощелкал ручкой, нахлобучил кепку так, чтобы спрятать глаза. "Как бы вы сократили Чедияппа? Меня окрестили Че в Дартмуте, в Америке".
Глядя на него — потертые джинсы, закатанные до тонких, уязвимых лодыжек (подверженных вывихам) — она бы не подумала, что у него есть причины прятаться. Он казался таким... цельным. Завершенным.
Его взгляд, не такой наглый, как его камера, метнулся по комнате и, наконец, остановился на ее груди. "А что насчет тебя?"
Она рассказала. Веспа — ее настоящее имя. Настоящее прозвище. Идея ее матери, которая получила образование архитектора в Майами и колесила по городу на любимом желтом итальянском мотороллере. Веспа была единственной, кто не поменял имя. Сама по себе чудачка, она не видела причин менять его. Но вот что она ему не сказала — ее имя доказывало, что когда-то у нее была мать.
Викас Пракаш Джоши
Кришна и Карна
Незыблемое, как законы Ньютона правило гласит: «Как только учитель выходит из класса на длительное время кто-то из учеников обязательно начинает петь». И пятиклассники из Diamond International School города Пуне не были исключением из этого фундаментального правила. Рошан, по прозвищу Корица, вышел к доске, схватил длинную металлическую линейку и используя её как воображаемый микрофон запел Lakdi ki kathi. Нестройный хор остальных двадцати одноклассников слился с голосом Рошана. Это был долгожданный перерыв на уроке природоведения.
Впрочем, учительница природоведения госпожа Арора успела вернуться ещё до того, как ситуация с пением приобрела угрожающие размеры и перекинулась на другие классы.
-Тишина в классе! Всем успокоиться! Рошан и Палли, немедленно сядьте на место! - приказала она.
Урок продолжился. Наконец, прозвенел долгожданный звонок, и ученики шумной гурьбой стали выходить из класса.
-Рошан!
-Да, мадам?
-Где ты живёшь?
-Я живу в Карегаон Парк, мадам.
-Ясно. Вижу, ты любишь петь?
-Эээээ … Люблю.
-Я готова поспорить, что даже Гулзар в Мумбаи слышал, как ты пел его песню.
-Да, мадам?
-Конечно, - ответила мадам Арора.
Мальчик стал пунцовым от стыда и опустил глаза.
-Извините, мадам.
-Скажи, пожалуйста, почему все зовут тебя Корица? – прервала затянувшуюся паузу учительница.
-Мои родители любят корицу. Они добавляют её везде. В чай, в кофе, пироги, да почти везде. А я называл её колица. Поэтому они стали звать меня Корица.
Рошан нахмурился, глядя на носки своих школьных туфель:
-Мне никогда моя кличка не нравилась. Я хочу поменять её. Но мои родители любят это прозвище, думаю, поздно что-то менять.
Учительница понимающе кивнула головой:
-Они тоже любят музыку?
-Нет, мадам. Они не любят музыку, - ответил Рошан, ёрзая на стуле и энергично жестикулируя, стараясь объяснить свою мысль. - Нет, конечно, любят. Но не такую как эта.
И Рошан попытался спеть старинную индийскую гамму Sa Re Ga Ma Pa, но голос его ломался, поэтому спел он тоном выше, чем обычно.
-Это только я такую люблю. Наверное, моя родная мама любила такую музыку.
-Родная мама?
-Да, - уверенно и без капли смущения ответил Рошан. -Я же приёмный, - сказал он и пристально посмотрел на учительницу.
Чтобы скрыть своё смущение Мисс Арора стала поправлять свои длинные серебряные серьги и после неловкой паузы сказала:
-Хорошо, Рошан. Можешь идти.
…
Родители никогда не скрывали от Рошана и окружающих, что мальчик был усыновлён. Это было так же нормально для него, как видеть по утрам в зеркале свои карие глаза. Однажды, когда ему было два года, Ма присела рядом с ним, держа в руках небольшую книгу на бенгальском языке. Мальчик лёг напротив неё на диване, свернувшись калачиком. Па сел рядом. И Ма стала читать им древнюю поэму о легендарных Васудеве и Матуре, которые в незапамятные времена жили со своими восемью детьми в древнем городе Матура, недалеко от современного Дели.
Ма устроила маленький спектакль. Она читала с выражением, то понижая голос, то повышая его в самые драматические моменты. «Восьмым стал бог Кришна. Когда Кришна родился был сильный ливень. Его отец, Васудева отнёс корзинку с младенцем в дом пастуха Нанды, чтобы ребёнок был под защитой. Бога Кришну вырастили приёмные родители». Корица заворожённо слушал эту историю. Вместе с Ма он то радовался успехам героев, то переживал за них в минуты испытаний.
Вечер продолжил Па. Подражая интонациям дикторов телевизионных новостей, он рассказал старинную легенду на языке маратхи о колесничем по имени Адират, который выловил из реки корзину с младенцем. У Адирата и его супруги Радхи не было своих детей. Адират и Радхи назвали мальчика Карна. Но им не могла прийти даже мысль о том, что малыш был не простым ребёнком, а сыном принцессы Кунти и бога Солнца Сурии. Супруги вырастили младенца, и он вырос смелым и бесстрашным воином.
Па закрыл книгу только тогда, когда забрезжил рассвет.
Иван Живаев
Линия Тулку
Лай собак разбудил Мунха, юноша поднялся с войлока и сунул ноги в гутулы. Дверцы распахнулись и в юрту заглянуло любопытное лицо Баяра.
— Ты что только проснулся, почему так долго спишь, как медведь зимой, а сейчас лето, мне скучно, идём гулять?! — через открытые дверцы, играя взъерошенными волосами Баяра, проникали лучи солнечного света, Мунх расплылся в улыбке, — Заходи Баяр, попей воды, отдышись.
Баяр переступил порог, выпрямился, ковшом зачерпнул из высокого деревянного кувшина прохладной воды, сделал глоток, — Что друг, чем себя займем?
Мунх, потянулся и потёр глаза, — Вчера кузнец поставил на телегу новое колесо, давай со старого сделаем бубен и вызовем духов.
— А если они придут? — испуганно спросил Баяр,— что будем с ними делать?
— Жеребенок заболел, попросим духов вылечить его, — уверенно ответил Мунх.
— С чего начнем? — продолжал с расспросами Баяр.
— Спросим совета у старого шамана, он подскажет, — надевая халат, ответил Мунх.
Подойдя к юрте шамана, друзья замялись, Мунх взбодрился, — Если решили, нужно быть смелыми, - и только собрался постучать в дверцу, как изнутри раздался голос, — Заходите!
Ребята робко открыли дверцы и переступили порог. Старый шаман сидел у очага с задумчивым видом. Жестом он предложил ребятам расположиться рядом, дождавшись, когда они рассядутся, произнес, — Время быстро летит, вчерашние яйца уже птенцы, с чем пожаловали?
Выслушав историю, шаман сказал, — Прежде чем дам совет, расскажу легенду, о кролике который живет на облаке:
— Однажды, старый шаман, поселился в безлюдной степи, собираясь провести остатки своей жизни в общении с духами. Этого доброго человека любили все животные, но времена были тяжелые, еды не было и шаман ослабел от голода. Когда звери поняли, что шаман погибнет, они стали раскапывать свои запасы и приносить шаману, кто орехи, кто ягоды. Только кролик ничего не принёс, он был очень-очень беден. Звери принялись осуждать кролика, и пока они перемывали ему косточки, кролик развел огонь в юрте шамана, и повернувшись к нему, сказал, — я очень беден, у меня нечего тебе принести, поэтому ешь мое мясо и прежде чем его смогли остановить, бросился в огонь. С тех пор каждый шаман, держит при себе обугленную лапку кролика, как память о настоящей жертве и бескорыстной помощи.
— Вот ребята козья шкура для бубна, можете идти помогать жеребёнку.
Друзья поблагодарили шамана, и вышли из юрты.
— Баяр, — заговорил Мунх, — звезды явятся - небо украсят, знание появятся - ум блеснёт, бубен сделаем позже, а пока покажем жеребенка конюху.
от редактора
Окно, Распахнутое Внутрь
Этот выпуск Angime собирался очень долго. Причины были разные. Но самым интересным, наверное, было то, что те тексты, которые были отобраны еще два года назад (иногда и больше!) как будто ждали своих собеседников. Так, Орешкин Ивана Муравьева, Лесик и Гера Асели Искаковой, Корица Викаса Джоши и Тоша Дмитрия Маркевича откликаются друг в друге искрящимся, важным, любопытным, изобретательным детством. С ними рядом становятся домашними и знакомыми огромные горы Ксении Рогожниковой, горьковатой мелодией вспоминает детство лирика Дарьи Ильговой.
Но выпуск не просто о лирике, детской дружбе и отношении с миром. Тоша, сам роя свою кроличью нору, вдруг оказывается взрослым Антоном – и попадает, вместе с другими персонажами Дмитрия Маркевича, уже во взрослую, странную, зыбкую реальность. Вроде и Ишим в ней течет тот же, вроде и футбол волнует, да только все-равно хочется, чтобы домой и мультики, все равно манит тайна и возможность свободы за пределами навязанных смыслов.
Как мы живем, пытаясь найти путь во взрослом мире нечеткостей, недомолвок, недоправды? Мы кричим о правде, как живая и мертвая девочка Е. Гариной, создаем пугающие хоть и ласковые мифы Ольги Шапран, вспоминаем старые слова и легенды, как Иван Живаев, думаем о новых отношениях богов и людей, как Иван Муравьев. Мы пытаемся понять, достучаться, найти слова — и когда нам не хватает для понимания мира своих историй и возможности своего языка, мы переводим – так, как рассказ Шипли Сунеджи перевели Екатерина Петрикова и Юлия Губанова, а рассказ Викаса Джоши перевел Сергей Пилипонский.
В конце концов и этого может оказаться мало. Но тогда нам остается язык образов – то самое распахнутое внутрь окно Максима Андреса, где человеческие тела и курганы создают вечную хоть и знакомую геометрию, где у человека есть степь, а человек есть у степи.
Этот выпуск Angime состоит из произведений написанных на русском языке или переведенных на русский язык. Это тоже не случайно. Сейчас, когда русский язык в очередной раз делают орудием войны, насилия, лжи, кажется не просто важным – необходимым – противостоять этому. Противостоять может литература, написанная для детей и про детей; про леса и полеты; про волшебное в повседневном. Противостоять может поэзия, которая и шепот и истошный крик. Противостоять может возможность точно выразить смыслы другого языка, эмоции и символы другого мира – на русском. Противостоять может выбор – тот самый, с которым столкнулся Орешкин, тот самый к которому пришел Тоша, решив выйти из странной комнаты на свободу, чтобы “играть, бегать, греться, удивляться, смеяться, плакать, смотреть на небо, ловить ртом снег, искать старых друзей, находить новых, жечь костры, смотреть на птиц, гладить котов, жевать травинки, ездить в автобусе, закапывать сокровища, прятаться и выскакивать из укрытия, поднимать с земли странные предметы и класть их в карман, придумывать истории и рассказывать их тем, кто хочет послушать.”
Вот – горы. Вот - лес. Вот – истории грустные и веселые, легкие и сумрачные, детские и взрослые; сильные именно тем, что напоминают нам о том, что пока мы можем перевести на язык неизвестное и тем самым услышать кого-то другого; пока мы можем писать так, чтобы нас читали дети; пока горы, степь, дружба, сострадание и надежда оказываются сильнее беспомощности, страха, жестокости — у языка и у наших историй на нем – есть будущее.
Мария Дейкуте
Авторы
Максим Андрес
Елизавета Гарина — Елизавета Гарина окончила физико-технический факультет БФУ им. И.Канта. Пишет стихи и прозу с конца 2011 г. Публиковалась в региональных калининградских и всероссийских сборниках и альманах, а так же журналах «Артикуляция», «Кольцо А», «Ямма».
Юлия Губанова
Викас Пракаш Джоши — писатель, редактор, переводчик, оратор и журналист-фрилансер из Пуны. Он пишет для детей с 17 лет, начиная с рассказов и колонок в крупной городской английской газете, которую читают тысячи людей. Он пишет на английском языке, а его научно-популярные статьи и рассказы переведены на 30 языков, как иностранных, так и индийских, и опубликованы в 25 странах.
Его первая книга для детей «Меня зовут Корица» опубликована известным издательством Hay House. Книгу оценили люди примерно из 25 стран, а также со всей Индии. Он был опубликован во многих ведущих английских изданиях страны и получил 8 премий в области публичных выступлений. Его хобби включают публичные выступления, кулинарию и путешествия. Он считает русский язык богатым и ярким, и для него большая честь быть переведенным на него.
Иван Живаев
Дарья Ильгова — Ильгова Дарья Алексеевна. Родилась и выросла в Воронежской области. Окончила Московский государственный психолого-педагогический университет и Литературный институт им А.М. Горького. Автор поэтических книг «Оригами» (2020), «Пятна памяти» (2021). Стихотворения печатались в различных периодических изданиях. В настоящее время живёт в Москве.
Асель Искакова
Дмитрий Маркевич - Родился, вырос и продолжает жить в Петропавловске. Первый рассказ, не высмеянный внутренним редактором, написал в 25 лет. Дебютный сборник «Экзисториум» вошел в лонг-лист «Русской премии» (2012). Лауреат Международного конкурса драматургов «Евразия» (2021) в номинации «Пьеса для камерной сцены». Публиковался в журналах «Слово/Word», «Окно», литературном приложении к журналу «Мир Фантастики», веб-журналах «Дактиль», «Дискурс», сборниках «Апокалипсис глазами современников», «Бетон».
Иван Муравьев
Канат Омар - Автор пяти книг стихов. Публикации в литературных изданиях Аргентины, Бельгии, Израиля, Казахстана, России, Португалии, Сербии, США и Украины. Победитель Международного конкурса, проводившегося Фондом CEC ArtsLink, США, Международного литературного конкурса Novellasia, проводившегося при поддержке Фонда HIVOS, Нидерланды, Серебряный призер международного поэтического конкурса Эмигрантская лира, Бельгия-Франция. Пишет также прозу, переводит с казахского и английского языков. Произведения переведены на английский, испанский, казахский, китайский, португальский и сербский.
Екатерина Петрикова
Сергей Пилипонский
Ксения Рогожникова – поэтесса, детская писательница. Живет в г. Алматы, Казахстан. Закончила 6-месячный курс литературного мастерства при ОФ «Мусагет» в Алматы и Высшие Литературные Курсы (2007-2009 гг.) в Литературном Институте им. Горького (семинар детской литературы). Автор двух сборников стихотворений и книги для девочек-подростков «В ритме сальсы», соавтор трёх книг для детей.
Публикуется в российских и казахстанских литературных бумажных и сетевых журналах («Полутона», «Формаслов», «Лиterraтура», «Юность», «Дружба народов», «Әдеби портал», «Аполлинарий», «Дактиль», «Солонеба» и других). В данный момент ведёт семинар прозы и детской литературы в Открытой Литературной Школе Алматы (ОЛША) совместно с Еленой Клепиковой, а также Детские/Молодёжные литературные мастерские.
Шилпи Сунеджа
Ольга Шапран – родилась в г. Алматы. Окончила Казахстанский институт менеджмента, экономики и прогнозирования (КИМЭП) в 2005 году. Работала в финансовой сфере. В 2014 году поступила в Открытую литературную школу Алматы (ОЛША). С тех пор пишет стихи и рассказы. Работает графическим дизайнером. Увлекается фотографией и иллюстрацией.
